Удивительна судьба главного творения Николая Михайловича Карамзина -- «История государства Российского». При жизни автора ею зачитывалась едва ли не вся просвещенная Россия, читали даже вслух в салонах, обменивались впечатлениями по поводу драматических событий, описанных мастерской рукой историка, наиболее чувствительные проливали слезы. Сошлемся на свидетельство горячего поклонника таланта Николая Михайловича А.С. Пушкина:»Все, даже светские женщины, бросались читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка --Колумбом. несколько времени ни о чем ином не говорили.»
Имя Николая Михайловича пользовалось широчайшей популярностью не только в прошлом веке, но и ныне. В чем притягательная сила ставшего бессмертным сочинения Карамзина?
Почему только на протяжении второй четверти XIX столетия «История государства Российского» переиздавалась шесть раз? Читателя влечет к Карамзину магия слова, созданные им художественные портреты исторических личностей, сочетание писательского и исследовательского талантов. Дарованиями, свойственными Николаю Михайловичу, не обладали ни историки XVIII века, ни историки XIX столетия вплоть до Н.И. Костомарова и В.О. Ключевского.
Родился Н.М. Карамзин в родовитой дворянской семье в 1766 году под Симбирском. В творческой биографии Николая Михайловича четко прослеживаются два периода: первый до 1803 года, когда он выступал писателем, журналистом и издателем; второй начинается в 1803 году, когда царский указ утвердил его в должности историографа. Он стал третьим по счету, вслед за Г.Ф. Миллером и князем
М.М. Щербатовым, историографом России --так тогда именовали историков.
Но по порядку. Семнадцатилетний поручик уходит в отставку, и начинается быстрый взлет писателя Карамзина. «Бедная Лиза»стала настольной книгой многих грамотных семей. В начале 90_х годов XVIII века к репутации модного беллетриста прибавилась слава талантливого писателя публициста. В 1789 году он побывал в Швейцарии, Германии, Франции, Англии. Многое запало в душу восприимчивого 23_летнего путешественника: непохожие нравы и обычаи, архитектура и городская жизнь, политический строй и встречи с интересными людьми. Обогащенный впечатлениями (Французскую же революцию ему удалось наблюдать воочию), он, возвратившись в Москву, два года печатает «Письма русского путешественника»в издаваемом им Московском журнале. Письма закрепили автора в ряду литературных звезд первой величины. Николай Михайлович стал желанным гостем в салонах московских вельмож, и те, по свидетельству современника, обходились с тридцатилетним отставным поручиком «почти как с равным».
И вдруг совершилось для многих нечто непонятное: известный писатель, купавшийся в лучах славы, оставляет литературу, издательскую деятельность, светскую жизнь, обрекает себя на долгие годы заточения в кабинете, чтобы погрузиться в науку именуемую историей. Это был подвиг! Смена профессии произошла, по словам
А.С.Пушкина, «уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познания давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению».
Впрочем, неожиданным это решение было для всех, только не для Николая Михайловича. К нему он готовился издавна. Чем бы он не занимался, его преследовала мысль погрузиться в отечественную историю. В 1790 году в «Письмах русского путешественника»он изложил свое представление о русской истории: «Говорят, что наша история сама по себе менее занимательна: не думаю, нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить; и читатель удивится, как из Нестора, Никона и пр. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев... У нас был свой Карл Великий: Владимир; свой Людовик XI: царь Иоан; свой Кромвель: Годунов, и еще такой государь, которому нигде не было подобных: Петр Великий». Интерес Карамзина к истории появился и в написании исторических повестей --«Марфа Посадница», «Наталья --боярская дочь». В 1800 году он признавался, что «По уши влез в русскую историю; сплю и вижу Никона с Нестором».
В 1803 году, когда Николай Михайлович принял для себя важное решение, ему исполнилось 37 лет --возраст по тем временам достаточно почтенный, когда трудно порывать с прежним образом жизни, привязанностями, наконец, материальным благополучием. Правда, царский рескрипт, дающий Николаю Михайловичу звание историографа и открывающий перед ним архивы и библиотеки, одновременно определил и пенсион в размере двух тысяч рублей в год -- сумма весьма скромная, далеко не покрывающая его прежних доходов. И еще одно обстоятельство: ремеслу историка писателю пришлось обучаться уже в процессе работы, самостоятельно постигая тонкости исторического исследования. Все это дает право называть поступок Карамзина подвижническим.
Какие цели ставил перед собой Карамзин, приступая к «Истории государства Российского»? Их три. Первую он сформулировал так: «Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать, какие мятежные страсти волновали гражданское общество и какими системами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастье».
В этом Карамзин не оригинален. Об изучении опыта прошлого, чтобы не повторять ошибок и подражать всему доброму, как главной задаче истории писал еще Василий Никитич Татищев, а вслед за ним и
М.В. Ломоносов. Оригинальна лишь форма выражения этой мысли. Кстати, мысль «Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна»перекликается с пушкинскими строками в «Борисе Годунове»: «Учись, сын мой, наука сокращает нам опыт быстротекущей жизни».
Вторая цель изучения истории смыкается с тем, что писал на этот счет М.В. Ломоносов: «История дает государям примеры правления, подданным --повиновения, воинам --мужества, судьям --правосудия, младым --старых разум, престарелым --сугубую твердость в советах». Карамзин, как бы продолжая и развивая сказанное, считал необходимым знать историю простолюдинов. Чем же она полезна рядовым жителям страны? Ответ любопытен: простых граждан история, считал Николай Михайлович, «мирит с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках, утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушилось».
Николай Михайлович был последним ученым, возлагавшим на историю утилитарную задачу изучения опыта прошедших веков.
Но Карамзин ставил перед историей и новое требование, оказавшееся непосильным для большинства ученых и предшествующего и нынешнего столетия. Его можно назвать эстетическим. История должна доставлять удовольствие, наслаждение, она как бы воскрешает мертвых и их страсти. «Мы их слышим, любим и ненавидим». Именно поэтому он придавал такое исключительное значение искусству изложения. Отсюда особые требования к самому историку. Друг Карамзина П.А. Вяземский так передает рассуждение Карамзина на сей счет: «Таланты и знание, острый, проницательный ум, живое воображение все еще недостаточны». В дополнение к перечисленным качествам надобно, «чтобы душа могла возвыситься до страсти к добру, могла питать в себе святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага». Иными словами, Николай Михайлович считал, что историк должен владеть не только талантом, но и быть человеком высокой нравственности. Из-под пера лишь такого автора могут вылиться строки, способные зажечь читателя.
Без преувеличения можно сказать, что сам Карамзин принадлежал числу людей кристальной нравственной чистоты, порядочности и бескорыстия. Эти черты натуры Николая Михайловича признавали не только его друзья, но и враги. Он не воспользовался дружбой с Александром I, чтобы исхлопотать себе какие-либо блага, негодовал, когда его награждали, ибо искренне, без рисовки, считал, что «главное дело не получать, а заслуживать». Не уподоблялся он и лукавым царедворцам, поднаторевшим в лести и готовым ради корысти пойти на унижение своего достоинства.
Итак, обоснованием Карамзиным необходимости изучать историю заимствовано им у историков XVIIIвека. К этому же столетию восходит и его концепция истории страны (ее на три четверти века раньше формулировал В.Н. Татищев, а затем в основных чертах повторил князь М.М. Щербатов). Н.М. Карамзин впервые ее изложил в публицистическом сочинении --«Записка о древней и новой России»,- поданном Александру I в 1811 году с целью убедить его воздержаться от проведения реформ М.М. Сперанского.
В первой части «Записки»автор делает краткий обзор истории России --от ее возникновения до царствования Павла I включительно. Карамзин повторяет мысль Татищева о том, что Россия процветала, процветает и будет процветать лишь под скипетром монарха: «Россия обосновалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спасалась мудрым самодержавием». Карамзин подкрепил этот тезис сжатым экскурсом в прошлое страны.
Силой, сцементировавшей единое государство из множества слабых организмов, было единовластие. Русь, «рожденная, возвеличенная единовластием, не уступала в силе и в гражданском образовании первейшим европейским державам». Утрата единовластия в удельный период повлекла огромной важности перемены: «Дотоле боялись россиян,
Начали презирать их». В удельный период «народ утратил почтение к князьям, а князья -- любовь к народу»; «удивительно ли, что варвары покорили наше отечество». Вслед за М.М. Щербатовым Карамзин отмечал два результата татаро-монгольского ига: отрицательный --«Земля русская сделалась жилищем рабов»; положительный --под эгидой татаро-монгольского созревали условия для освобождения от их ига и восстановления единовластия. Оно восстановилось при Иване III , когда государство приобрело «независимость и величие».
Подобно князю Щербатову Николай Михайлович Карамзин разделил долгое царствование Ивана IV на два этапа, гранью между которыми стала смерть царицы Анастасии. Исчезло начало, сдерживавшее необузданный нрав царя, и наступила мрачная пора зверств, жестокостей, тиранического режима. В годы смуты, когда было поколеблено самодержавие, погибала и Россия.
Отношение Карамзина к Петру Великому и его реформам со временем существенно изменилось. В «Письмах русского путешественника»историк восторженно отзывался о преобразованиях и преобразователе. Он, например, считал, что для пути, пройденного Россией при Петре за четверть столетия, без него понадобилось бы шесть веков. Теперь же, два десятилетия спустя, Карамзин пишет: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр». В вину царю-реформатору Николай Михайлович ставил искоренение древних обычаев. Введенные же Петром новшества коснулись лишь дворянства и не затронули народную толщу. тем самым царь воздвиг стену между дворянами и остальным населением. Осуждал историк деспотизм Петра, его жестокость, усердие преображенского приказа, в застенках которого гибли люди за бороду и русские кафтаны. Отрицал Николай Михайлович и разумность перенесения столицы государства из Москвы в Петербург --в город, воздвигнутый на болоте, в местности с плохим климатом, «на слезах и трупах».
Критической оценке подверг Карамзин и все последующие царствования. После Петра «пигмеи спорили о наследстве великана». Говоря о монархах, царствовавших вслед за Петром, историк обязательно подчеркивал, обладали ли они чертами правителей-тиранов. Анна Иоановна, по его мнению, сделала много хорошего в пользу дворян -- отменила указ об единонаследии, учредила Кадетский корпус, ограничила срок службы в армии 25 годами, --но в ее царствование «воскресла Тайная канцелярия, в ее стенах и на площадях градских лились реки крови». О Елизавете Петровне отзывался иронически: «женщина праздная и сластолюбивая, усыпленная негою».
При Екатерине II самодержавие смягчилось, исчезли страхи, навеянные Тайной канцелярией. Императрица очистила самодержавие от «от примесов тиранства». Впрочем и у Екатерины II историк обнаружил непривлекательные черты: она гналась за внешним блеском (выражаясь современным языком, --за «показухой») при ней «избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по формам». В страну широким потоком хлынули чужеземцы, двор забыл русский язык, расцветал разврат, непомерная роскошь приводила к разорению дворян.
Отношение историка к Павлу I резко негативное и прежде всего за пренебрежение к дворянам, за унижение, которому он их подвергал. Павел хотел быть Иваном IV, но после Екатерины это было трудно. Царь «отнял стыд у казны, у награды --прелесть». Он мечтал построить себе неприступный дворец, а соорудил гробницу.
Обзор княжений и царствований Карамзин завершил фразой, получившей хрестоматийную известность. «Самодержавие есть палладиум России; цельность ее необходима для ее счастья; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел право унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия».
Двух мнений об исторической концепции Карамзина и его общественно-политических воззрениях быть не может. Он предстает защитником самодержавия и порожденных им институтов, прежде всего крепостнических порядков. Однако это утверждение требует уточнений. Первое. Не всякая монархия и не всякий монарх заслуживают положительной оценки. Карамзин --за монарха просвещенного, человеколюбивого, высоконравственного, не попирающего человеческое достоинство подданных.
Николай Михайлович --последовательный сторонник эволюционного развития, он враждебно относился к социальным потрясениям и всякому насилию, даже если оно исходило от монарха. Отсюда его осуждение действий якобинцев во Франции и декабристов в России. «Всякие насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот», --так он откликнулся на Французскую революцию. Просвещенный барин, мягкий и сердобольный, он был сыном своего века и придерживался традиционно-консервативных взглядов на крепостное право; отмену его он связывал с отдаленным будущим, когда просвещение окажет на крестьян благотворное влияние, и они получат свободу, не подвергая существующий порядок вещей сотрясениям.
Отношение Карамзина к самодержавию и крепостному праву определило оценку советской историографией его творчества. Карамзин значился во всех учебниках истории, как фигура одиозная и реакционная. С ярлыком реакционера путь Карамзину и его «Истории государства Российского»к печатному станку был закрыт. Созданные более полутора веков назад исторические портреты и яркое описание событий не утратили своего воздействия на читателя и в наши дни, интерес к «Истории государства Российского»не угас.
Год 1816 в жизни Карамзина примечателен: историк доставил в Петербург рукописи первых восьми томов своего сочинения. Позади 13 лет упорного труда, работа продвигалась не так быстро, как того хотел автор. он много раз называл сроки ее завершения и столько же раз их переносил.
Каждый том давался с большим трудом, что явствует из его письма брату. Историк в 1806 году мечтал довести свое сочинение до татаро-монгольского нашествия и жаловался на недостаток сил: «Жаль, что я не моложе десятью годами. Едва ли Бог даст мне довершить мой труд; так много еще впереди». 1808 год: «В труде моем бреду шаг за шагом, и теперь, описав ужасное нашествие татар, перешел... на десятый век». 1809 год: «Теперь с помощью Божьею, года через три или четыре дойти до времени, когда воцарился у нас знаменитый дом Романовых». 1811 год: «Старость приближается и глаза тупеют. Худо, если года в три не дойду до Романовых».
Не дошел не только в три, но и в пять лет --рукопись восьмого тома заканчивалась 1560 годом. И это несмотря на то, что неоценимую услугу автору оказывал директор Московского архива Министерства иностранных дел Федор Алексеевичта историка и великолепный знаток древности. По заданию директора сотрудники музея подбирали необходимые Карамзину материалы, освобождая его от черновой работы --кропотливой, изнурительной и далеко не всегда успешной.
Конечно, задача, стоящая перед историком была огромна. И тем не менее медленное течение работы объяснялось и другими обстоятельствами: отсутствием специальной подготовки, восполнение которой требовало времени, а еще --душевного спокойствия, так необходимого любому художнику слова. Победа Наполеона в 1807 году под Аустерлицем над русской армией, нашествие армии «двунадесяти языков»на Россию в 1812 году, пожар Москвы, во время которого сгорела библиотека Карамзина... Долг патриота позвал 46_летнего Николая Михайловича в ряды ополченцев, но, по его словам, «дело обошлось без меча историографического».
«История государства Российского»должна была печататься в Петербурге, историк вместе с семьей переехал в северную столицу. По велению царя для него в Царском селе был отделан китайский домик, расположенный в Царскосельском парке, на расходы по публикации было отпущено 60 тысяч рублей. Почти два года Николай Михайлович потратил на чтение корректуры. «Читаю корректуру до обморока»--писал он 12 марта 1817 года. Она отнимала все рабочее время историка: «Боюсь отвыкнуть от сочинения», -- писал он в одном из писем.
Наконец, в феврале 1818 года восемь томов были готовы. Ожидание приговора читателей, покупателей и почитателей не было ни томительным, ни продолжительным. Автор удостоился ошеломляющего успеха. Пушкин писал: «Появление сей книги... наделало много шума и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин)».
Посыпались отзывы, один лестнее другого, и исходили они не от безвестных читателей, а людей, представляющих духовную элиту того времени. Михаил Михайлович Сперанский: «История его есть монумент, воздвигнутый в честь нашего века, нашей словесности». Василий Андреевич Жуковский: «... Я гляжу на историю нашего Ливия (римского историка, автора «Римской истории»), как на мое будущее: в ней источник для меня и вдохновения и славы». Даже декабрист Николай Иванович Тургенев, которому, разумеется, не могла импонировать направленность сочинения, восхвалявшая самодержавие, не удержался от комплиментов: «Чувствую неизъяснимую прелесть в чтении... Что-то родное, любезное.»Друг Пушкина Александр Петрович Вяземский:»Карамзин --наш Кутузов двенадцатого года, он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие о том узнали в двенадцатом году».
Интерес к «Истории государства Российского» объяснялся не только мастерски написанным текстом, но и общей обстановкой в стране --разгром наполеоновской армии и последовавшие за ним события вызвали рост национального самосознания, потребность осмыслить свое прошлое, истоки могущества народа, одержавшего победу над сильнейшей армией в Европе.
Были и критические отклики, но они тонули в хоре похвал. Наиболее серьезным критиком выступил глава школы скептиков Михаил Трофимович Каченовский. Он ставил под сомнение достоверность источников, возникших в древности, и историю, написанную на их основе, считал «баснословной». Когда Иван Иванович Дмитриев посоветовал дать отповедь критику, деликатный Николай Михайлович ответил своему приятелю так: «... критика его весьма поучительна и добросовестна. Не имею духа бранить тебя за твое негодование, но сам не хочу сердиться».
К Карамзину пришла вторая слава, известнейший беллетрист и журналист, он стал знаменитым историком. С 1818 года он признанный историограф, кстати, единственный, кого знает широкая публика. Успех воодушевил автора но работа над последующими томами продвигалась все так же медленно. Исследовательского опыта прибавилось, но вместе с ним прибавились и заботы, которых Карамзин не знал в Москве -- дружба с императором обязывала присутствовать на семейных праздниках императорский фамилии, раутах, маскарадах. «Я не придворный! -- с горечью писал историк Дмитриеву. --Историографу естественнее умереть на гряде капустной, им обработанной, нежели на пороге дворца, где я не глупее, но и не умнее других. Мне бывало очень тяжело, но теперь уже легче от привычки».
Восьмой том кончался 1560 годом, разорвав царствование Иоана IV на две части. В девятом томе, которым открывалось продолжение издания, Карамзин решил изложить самые драматические события его царствования.
Отношение историка к правлению Иоана IV после введения опричнины однозначно. Его царствование он назвал «феатром ужасов», а самого царя тираном, человека «ненасытным в убийствах и любострастии». «Москва цепенела в страхе. Кровь лилась; в темницах, в монастырях стенали жертвы, но... тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим», «Ничего не могло обезоружить свирепого: ни смирение, ни великодушие жертв...»Тиранию Грозного автор уподобляет тяжелейшим испытаниям, выпавшим россиянам в удельный период и время татаро-монгольского ига: «Между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига монголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовью к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву, и землетрясения, и тиранов.»
Казалось бы, описывая тиранию Грозного (а с такой обстоятельностью это делалось впервые), Карамзин наносил удар по самодержавию, которое он последовательно защищал. Это кажущееся противоречие историк снимает рассуждениями о необходимости изучения прошлого, чтобы не повторять его пороков в будущем: «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели --и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель, может в правлении самодержавном выставить на позор такого властелина, да не будет уже впредь ему подобных».
Успех девятого тома был потрясающим. Современник отметил: «В Петербурге оттого такая пустота, что все углублены в царствование Иоанна Грозного». Некоторые признавали его лучшим творением историка. За девятым томом при жизни автора было опубликовано еще два. Последний, двенадцатый том, незаконченный, подготовили к печати его друзья и издали в 1829 году.
Николай Михайлович скончался 22 мая 1826 года. Ему чуть-чуть не хватило времени, чтобы довести «Историю»до избрания Романовых --его труд заканчивался 1612 годом.
Нам остается мельком заглянуть в творческую лабораторию историка и хотя бы на отдельных примерах представить, как создавалось его сочинение.
На этот счет есть суждения самого Карамзина. Согласно одному из них, историк обязан представлять «единственно то, что сохранилось от веков в летописях, в архивах». «Тем непозволительно историку обманывать добросовестных читателей, мыслить и говорить за героев, которые уже давно безмолвствуют в могилах». Еще одно высказывание: «Самая прекрасная выдуманная речь безобразит историю».
Итак, приверженность нашего автора к сочинению достоверной без домыслов и вымыслов истории, казалось бы, не подлежит сомнению. Но как тогда быть с диаметрально-противоположными его высказываниями --«воодушивить»и «раскрасить»текст, доставить читателю «приятность», удовольствие «для сердца и разума?»Карамзин не мог создать прочного сплава в форме единого текста, столь же точно описывающего события как и интересного читателю. Историк попытался преодолеть это противоречие чисто внешне: каждый из двенадцати томов своего труда он разделил на две неравные части --в первой, меньшей по объему помещен авторский текст, во второй --примечания.
Примечаниями пользуются и современные нам историки. Как известно, их назначение -- дать возможность коллегам-профессионалам или любопытствующим читателям убедиться, что описываемый факт или событие являются не плодом фантазии автора, а извлечены из опубликованных или неопубликованных источников, либо из монографий. Однако назначение карамзинских примечаний совсем иное. Историк, не ограничиваясь названием источника, приводит либо выдержки из него, либо пересказ из, из чего легко убедиться, сколь существенно отличается авторский текст от свидетельств источника. Приведем примеры.
Вот как описывает Н.М. Карамзин события, происшедшие тотчас после Куликовской битвы. Князь Владимир Андреевич велел после победы трубить сбор. Все приехали, но великий князь Дмитрий Иванович отсутствовал. «Изумленный Владимир спрашивал «где брат мой и первоначальник нашей славы?»Никто не мог дать о нем вести. В беспокойстве, в ужасе воеводы рассеялись искать его, живого или мертвого; долго не находили; наконец два воина увидели великого князя под срубленным деревом. Оглушенный в битве сильным ударом, он упал с коня, обеспамятел и казался мертвым; но скоро открыл глаза. Тогда Владимир, князь, чиновники, преклонив колена, воскликнули единогласно: «Государь, ты победил врагов!»Дмитрий встал: видя радостные лица окружающих его знамена христианские над трупами монголов, в восторге сердца изъявил благодарность Небу». ... В примечании 80 пятого тома «Истории государства Российского»приведены выдержки из летописей, в которых нет ни разговоров героев, ни переживаний военоначальников. Синодальная летопись: Рекоша князи литовские: мним, яко жив есть, но уязвлен...». Ростовская летопись: «...найдоша великого князя в дуброве всями язвлена лежаще». Ростовская летопись: «доспех его... избит, но на теле его не было язвы». Таким образом источники дают автору возможность написать всего одну фразу: великий князь Дмитрий Иванович во время сражения был оглушен, упал с коня и лежал без сознания под деревом в дубраве, Детали же описываемой сцены в «Истории государства Российского»--плод воображения Николая Михайловича.
Другой сюжет, относящийся ко времени Грозного. Речь идет о казни Владимира Андреевича Старицкого, обвиненного в попытке отравить царя. Показания источников, приводимые в примечании 277 девятого тома, кратки и невыразительны. «По сказанию Гваньини кн. Владимиру отсекли голову; а Одерборы, называя его Георгием, сказывает, что он был зарезан». В одной из летописей, принадлежащих св. Дмитрию Ростовскому, говорится: «В лето 7078 не стало в животе кн. Владимира Андреевича Старицкого...»
Николай Михайлович при изображении казни князя Владимира принял версию об его отравлении и описал ее так: «Ведут несчастного с женою и двумя юными сыновьями к государю: они падают к ногам его, клянутся в своей невинности, требуют пострижения. Царь ответствовал: «вы хотели умертвить меня ядом: пейте его сами». Подали отраву. Князь Владимир, готовый умереть, не хотел из собственных рук отравить себя. Тогда супруга его, Евдокия (родом княжна Одоевская), умная, добродетельная, видя, что нет спасения, нет жалости в сердце губителя, -- отвратила лицо свое от Иоанна, осушила слезы и с твердостью сказала мужу: «не мы себя, но мучитель отравляет нас: лучше принять смерть от царя, нежели от палача». Владимир простился с супругою, благословил детей и выпил яд, за ним Евдокия и сыновья. Они вместе молились. Яд начал действовать, Иоанн был свидетелем их терзаний и смерти»и т.д.
Мы видим, как скромный текст источников, сухо информирующий о происходившем, под искусным пером автора превратился в описание эпизода, наполненного драматизмом. Чтобы вызвать у читателя эмоции, автор вложил в свой текст «душу и чувства»и «раскрасил его».
Если бы в томах отсутствовали примечания, дающие достоверное представление об эпизодах и корректирующие авторский текст, то читатель был бы в праве считать автора сочинителем небылиц. Но в том то и дело, что Николай Михайлович не скрывает от читателя подлинного отражения событий в источниках и показывает, как неудобочитаемый текст можно превратить в захватывающее воображение чтение.
Чем ближе к нашему времени, тем больше в распоряжении исследователя источников и, следовательно, больше возможностей для «раскрашивания»при описании как событий, так и характеров действующих лиц. Скудность источников по древней истории ограничивала этого рода возможности автора и позволяла создавать «приятность» читателю лишь эпитетами. Их у Николая Михайловича оказалось много: добрый благодетельный, жестокий, нежный, печальный, храбрый, хитрый, благоразумный и т.д. Текст он, кроме того, оснащал такими словами, как утешился, негодовал, ревновал, спешил и пр.
В «Историю государства Российского» Николай Михайлович вложил и колоссальный труд и всю силу своего незаурядного таланта писателя. Творением, похоже, он был доволен. Во всяком случае, за несколько месяцев до смерти он делился мыслями со своим другом И.И. Дмитриевым: «...Знаешь ли. что я со слезами чувствую признательность к Небу за свое историческое действие, знаю, что и как пишу; в своем тихом восторге не думаю ни о современниках, ни о потомстве; я независим и наслаждаюсь только своим трудом, любовью к отечеству и человечеству. Пусть никто не будет читать моей Истории; она есть и довольно для меня».
В своем пророчестве Карамзин малость ошибся: его «Историю»читали и читают.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ О Н.М.КАРАМЗИНЕ.
1. Ключевский В.О. Н.М.Карамзин //Ключевский В.О. Исторические портреты.-М.,1991.-С.488--.
2. Козлов В.П. Карамзин --историк // Карамзин Н.М. История государства Российского.- Т.4.-С.17--.
3. Коростелева В. Уроки Карамзина: К 225_летию со дня рождения // Сельская жизнь.-1991.-11 дек.
4. Косулина Л.Г. Подвиг честного человека //Литература в школе.-1993.-N 6.-С.20--25.
5. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина.- М.,1987._336с.
6. Лотман Ю.М. Колумб русской истории // Карамзин Н.М. История государства Российского.- Т.4.-С.3--.
8. Максимов Е. тайна архива Карамзина// Слово.-1990.-N12.-С.24--.
9. Павленко Н. «Старина для меня всего любезнее» //Наука и жизнь.-1993.-N12&-C.98
10. Смирнов А. Как создавалась «История государства Российского»// Москва.-1989.-N11,12, 1990.-N8
11 Соловьев С.М. Карамзин //Москва.-1988.-N8.-С.141--
12. Хапилин К. Памятник души и сердца моего//Молодая гвардия.-1996.-N7.- С.217--.
13. Шмидт С.О. «История государства Российского»в культуре дореволюционной России // Карамзин Н.М. История государства Российского.Т.4.- С.28--.
В самом начале своего правления император Александр I назначил Николая Карамзина своим официальным историографом. Всю жизнь Карамзин будет работать над «Историей Государства Российского». Этот труд ценил сам Пушкин, но «Карамзинская» история далеко не безупречна.
Украина - родина лошади
«Cия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками», - с этих слов начинается повествование Карамзина и уже содержит в себе ошибку.
Вклад, который сделали племена, населявшие в глубокой древности юг современной Карамзину России, в общее развитие человечества трудно переоценить. Огромное количество современных данных указывает на то, что на территориях теперешней Украины в период с 3500 по 4000 годы до н. э. впервые в мировой истории произошло одомашнивание лошади.
Вероятно, это самая простительная ошибка Карамзина, ведь до изобретения генетики оставалось еще больше столетия. Когда Николай Михайлович начинал свой труд он никак не мог знать, что все лошади в мире: от Австралии и обеих Америк, до Европы и Африки - далекие потомки лошадей, с которыми наши не столь уж дикие и невежественные предки «подружились» в причерноморских степях.
Норманнская теория
Как известно, «Повесть временных лет», один из главных исторических источников на которые опирается Карамзин в своей работе, начинается с пространной вводной части из библейских времен, которая вписывает историю славянских племен в общеисторический контекст. И лишь затем Нестор излагает концепцию происхождения российской государственности, которая в дальнейшем получит название «Норманнской теории».
Согласно этой концепции русские племена происходят из Скандинавии времен викингов. Карамзин опускает библейскую часть «Повести», однако повторяет основные положения «Норманнской теории». Споры вокруг этой теории начались до Карамзина, продолжались и после. Многие влиятельные историки либо полностью отрицали «варяжское происхождение» Русского государства, либо совершенно иначе оценивали его степень и роль, особенно в части «добровольности» призвания варягов.
В настоящий момент среди ученых укрепилось мнение, что, как минимум, все не так просто. Апологетическое и некритичное повторение Карамзиным «Норманнской теории» выглядит если не явной ошибкой, то очевидным историческим упрощением.
Древняя, Средняя и Новая
В своем многотомном труде и научной полемике Карамзин предложил собственную концепцию деления истории России на периоды: «История наша делится на Древнейшую, от Рюрика до Иоанна III, на Среднюю, от Иоанна до Петра, и Новую, от Петра до Александра. Система уделов была характером первой эпохи, единовластие - второй, изменение гражданских обычаев - третьей».
Несмотря на отдельные положительные отклики и поддержку таких видных историков как, например, С.М. Соловьев, карамзинская периодизация не утвердилась в отечественной историографии, а исходные предпосылки деления признаны ошибочными и нерабочими.
Хазарский каганат
В связи с неутихающими конфликтами на Ближнем Востоке, история иудейства вызывает живой интерес ученых в разных концах мира, ведь любое новое знание по этой теме это буквально вопрос «войны и мира». Все большее внимание историков уделяется хазарскому каганату - могущественному иудейскому государству, существовавшему в Восточной Европе, оказавшему значительное влияние на Киевскую Русь.
На фоне современных исследований и наших знаний по этой теме, описание Хазарского каганата в сочинении Карамзина выглядит темным пятном. Фактически, Карамзин просто обходит проблему хазар стороной, тем самым отрицая степень влияния и значение их культурных связей со славянскими племенами и государствами.
«Пылкая романтическая страсть»
Сын своего века, Карамзин смотрел на историю, как на поэму, написанную прозой. В его описаниях древних русский князей характерной чертой выглядит то, что один из критиков назовет «пылкой романтической страстью».
Жуткие злодейства, сопровождавшиеся не менее жуткими зверствами, совершаемые вполне в духе своего времени, Карамзин описывает как святочные колядки, дескать, ну да - язычники, согрешили, но ведь покаялись. В первых томах «Истории Государства Российского» действуют скорее не реально исторические, сколько литературные персонажи, какими их видел Карамзин, прочно стоявший на монархических, консервативно-охранительных позициях.
Татаро-монгольское иго
Карамзин не пользовался словосочетанием «татаро-монголы», в его книгах либо «татары», либо «монголы», зато термин «иго» - изобретение Карамзина. Впервые этот термин появился спустя 150 после официального окончания нашествия в польских источниках. Карамзин пересадил его на русскую почву, тем самым заложив бомбу замедленного действия. Прошло еще почти 200 лет, а споры историков по-прежнему не утихают: было иго или не было? а то, что было, можно ли считать игом? про что вообще речь?
Не подлежит сомнению первый, завоевательный поход на русские земли, разорение множества городов и установление вассальной зависимости удельных княжеств от монголов. Но для феодальной Европы тех лет тот факт, что синьор мог быть другой национальности, в общем и целом, распространенная практика.
Само понятие «ига» подразумевает существование некого единого русского национального и почти уже государственного пространства, которое было завоевано и порабощено интервентами, с которыми ведется упорная освободительная война. В данном случае это выглядит, по меньшей мере, некоторым преувеличением.
И совсем уже ошибочно звучит оценка Карамзиным последствий монгольского нашествия: «Россияне вышли из-под ига, более с европейским, нежели азиатским характером. Европа нас не узнавала: но для того, что она в сии 250 лет изменилась, а мы остались, как были».
Карамзин дает категорически отрицательный ответ на им же самим поставленный вопрос: «Господство монголов, кроме вредных последствий для нравственности, оставило ли какие иные следы в народных обычаях, в гражданском законодательстве, в домашней жизни, в языке россиян?» - «Нет», - пишет он.
На самом деле, конечно же - да.
Царь Ирод
В предыдущих пунктах мы говорили в основном о концептуальных ошибках Карамзина. Но есть в его сочинении и одна большая фактическая неточность, имевшая большие последствия и влияние на русскую и мировую культуры.
«Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода - Богородица не велит», - поет юродивый в опере Мусоргского «Борис Годунов» на текст одноименной драмы А.С. Пушкина. Царь Борис в ужасе отшатывается от юродивого, косвенно признаваясь в совершении преступления - убийстве законного наследника престола, сына седьмой жены царя Ивана Грозного, царевича-отрока Дмитрия.
Дмитрий погиб в Угличе, при невыясненных обстоятельствах. Официальное расследование проводил боярин Василий Шуйский. Вердикт - несчастный случай. Смерть Дмитрия была выгодна Годунову, так как расчищала для него путь к трону. Народная молва не поверила в официальную версию, а потом в русской истории появилось несколько самозванцев, Лжедмитриев, утверждавших, что и смерти-то никакой не было: «Выжил Дмитрий, я это».
В «Истории Государства Российского» Карамзин прямо обвиняет Годунова в организации убийства Дмитрия. Версию убийства подхватит Пушкин, затем Мусоргский напишет гениальную оперу, которую поставят на всех крупнейших театральных площадках мира. С легкой руки плеяды русских гениев Борис Годунов станет вторым самым известным в мировой истории Царем Иродом.
Первые робкие публикации в защиту Годунова появятся еще при жизни Карамзина и Пушкина. В настоящий момент его невиновность доказана историками: Дмитрий действительно погиб в результате несчастного случая. Однако в народном сознании это уже ничего не изменит.
Эпизод с несправедливым обвинением и последующей реабилитацией Годунова в каком-то смысле блестящая метафора ко всему творчеству Николая Михайловича Карамзина: гениальный художественный концепт и вымысел порой оказывается выше крючкотворной правды фактов, документов и подлинных свидетельств современников.
http://www.lib.ru
Аннотация
«История Карамзина» - один из величайших памятников русской национальной культуры.
В первый том «Истории государства Российского» вошли 10 глав: I - О народах, издревле обитавших в России, II - О славянах и других народах, III - О физическом и нравственном характере славян древних, IV - Рюрик, Синеус и Трувор, V - Олег‑правитель, VI - Князь Игорь, VII - Князь Святослав, VIII - Великий князь Ярополк, IX - Великий князь Владимир, X - О состоянии Древней Руси. Первый том данного комплекта содержит комментарии, указатель имен, указатель географических и этнических названий, указатель литературных и документальных источников, церковных праздников и событий и список сокращений, принятых в указателях.
Николай Михайлович Карамзин
«История государства Российского»
Том I
Предисловие
История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего.
Правители, Законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.
Но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества.
Вот польза: сколько же удовольствий для сердца и разума! Любопытство сродно человеку, и просвещенному и дикому. На славных играх Олимпийских умолкал шум, и толпы безмолвствовали вокруг Геродота, читающего предания веков. Еще не зная употребления букв, народы уже любят Историю: старец указывает юноше на высокую могилу и повествует о делах лежащего в ней Героя. Первые опыты наших предков в искусстве грамоты были посвящены Вере и Дееписанию; омраченный густой сению невежества, народ с жадностию внимал сказаниям Летописцев. И вымыслы нравятся; но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина. История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления вновь созидая Царства и представляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, уже наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность.
Если всякая История, даже и неискусно писанная, бывает приятна, как говорит Плиний: тем более отечественная. Истинный Космополит есть существо метафизическое или столь необыкновенное явление, что нет нужды говорить об нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все граждане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с отечеством: любим его, ибо любим себя. Пусть Греки, Римляне пленяют воображение: они принадлежат к семейству рода человеческого и нам не чужие по своим добродетелям и слабостям, славе и бедствиям; но имя Русское имеет для нас особенную прелесть: сердце мое еще сильнее бьется за Пожарского, нежели за Фемистокла или Сципиона. Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем. Сколь привлекательны берега Волхова, Днепра, Дона, когда знаем, что в глубокой древности на них происходило! Не только Новгород, Киев, Владимир, но и хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными памятниками и немые предметы - красноречивыми. Тени минувших столетий везде рисуют картины перед нами.
Кроме особенного достоинства для нас, сынов России, ее летописи имеют общее. Взглянем на пространство сей единственной Державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков Африканских. Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, хладными и жаркими климатами, как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою? Менее ли чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных друг от друга в степенях образования? Подобно Америке Россия имеет своих Диких; подобно другим странам Европы являет плоды долговременной гражданской жизни. Не надобно быть Русским: надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостию и мужеством снискал господство над девятою частию мира, открыл страны, никому дотоле неизвестные, внеся их в общую систему Географии, Истории, и просветил Божественною Верою, без насилия, без злодейств, употребленных другими ревнителями Христианства в Европе и в Америке, но единственно примером лучшего.
Согласимся, что деяния, описанные Геродотом, Фукидидом, Ливием, для всякого не Русского вообще занимательнее, представляя более душевной силы и живейшую игру страстей: ибо Греция и Рим были народными Державами и просвещеннее России; однако ж смело можем сказать, что некоторые случаи, картины, характеры нашей Истории любопытны не менее древних. Таковы суть подвиги Святослава, гроза Батыева, восстание Россиян при Донском, падение Новагорода, взятие Казани, торжество народных добродетелей во время Междоцарствия. Великаны сумрака, Олег и сын Игорев; простосердечный витязь, слепец Василько; друг отечества, благолюбивый Мономах; Мстиславы Храбрые , ужасные в битвах и пример незлобия в мире; Михаил Тверский, столь знаменитый великодушною смертию, злополучный, истинно мужественный, Александр Невский; Герой юноша, победитель Мамаев, в самом легком начертании сильно действуют на воображение и сердце. Одно государствование Иоанна III есть редкое богатство для истории: по крайней мере не знаю Монарха достойнейшего жить и сиять в ее святилище. Лучи его славы падают на колыбель Петра - и между сими двумя Самодержцами удивительный Иоанн IV, Годунов, достойный своего счастия и несчастия, странный Лжедимитрий, и за сонмом доблественных Патриотов, Бояр и граждан, наставник трона, Первосвятитель Филарет с Державным сыном, светоносцем во тьме наших государственных бедствий, и Царь Алексий, мудрый отец Императора, коего назвала Великим Европа. Или вся Новая История должна безмолвствовать, или Российская иметь право на внимание.
Знаю, что битвы нашего Удельного междоусобия, гремящие без умолку в пространстве пяти веков, маловажны для разума; что сей предмет не богат ни мыслями для Прагматика, ни красотами для живописца; но История не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно: она изображает действительный мир. Видим на земле величественные горы и водопады, цветущие луга и долины; но сколько песков бесплодных и степей унылых! Однако ж путешествие вообще любезно человеку с живым чувством и воображением; в самых пустынях встречаются виды прелестные.
Не будем суеверны в нашем высоком понятии о Дееписаниях Древности. Если исключить из бессмертного творения Фукидидова вымышленные речи, что останется? Голый рассказ о междоусобии Греческих городов: толпы злодействуют, режутся за честь Афин или Спарты, как у нас за честь Мономахова или Олегова дома. Не много разности, если забудем, что сии полу‑тигры изъяснялись языком Гомера, имели Софокловы Трагедии и статуи Фидиасовы. Глубокомысленный живописец Тацит всегда ли представляет нам великое, разительное? С умилением смотрим на Агриппину, несущую пепел Германика; с жалостию на рассеянные в лесу кости и доспехи Легиона Варова; с ужасом на кровавый пир неистовых Римлян, освещаемых пламенем Капитолия; с омерзением на чудовище тиранства, пожирающее остатки Республиканских добродетелей в столице мира: но скучные тяжбы городов о праве иметь жреца в том или другом храме и сухой Некролог Римских чиновников занимают много листов в Таците. Он завидовал Титу Ливию в богатстве предмета; а Ливий, плавный, красноречивый, иногда целые книги наполняет известиями о сшибках и разбоях, которые едва ли важнее Половецких набегов. - Одним словом, чтение всех Историй требует некоторого терпения, более или менее награждаемого удовольствием.
Историк России мог бы, конечно, сказав несколько слов о происхождении ее главного народа, о составе Государства, представить важные, достопамятнейшие черты древности в искусной картине и начать обстоятельное повествование с Иоаннова времени или с XV века, когда совершилось одно из величайших государственных творений в мире: он написал бы легко 200 или 300 красноречивых, приятных страниц, вместо многих книг, трудных для Автора, утомительных для Читателя. Но сии обозрения , сии картины не заменяют летописей, и кто читал единственно Робертсоново Введение в Историю Карла V, тот еще не имеет основательного, истинного понятия о Европе средних времен. Мало, что умный человек, окинув глазами памятники веков, скажет нам свои примечания: мы должны сами видеть действия и действующих - тогда знаем Историю. Хвастливость Авторского красноречия и нега Читателей осудят ли на вечное забвение дела и судьбу наших предков? Они страдали, и своими бедствиями изготовили наше величие, а мы не захотим и слушать о том, ни знать, кого они любили, кого обвиняли в своих несчастиях? Иноземцы могут пропустить скучное для них в нашей древней Истории; но добрые Россияне не обязаны ли иметь более терпения, следуя правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному?.. Так я мыслил, и писал об Игорях , о Всеволодах , как современник , смотря на них в тусклое зеркало древней Летописи с неутомимым вниманием, с искренним почтением; и если, вместо живых , целых образов представлял единственно тени , в отрывках , то не моя вина: я не мог дополнять Летописи!
Есть три рода Истории: первая современная, например, Фукидидова, где очевидный свидетель говорит о происшествиях; вторая , как Тацитова, основывается на свежих словесных преданиях в близкое к описываемым действиям время; третья извлекается только из памятников, как наша до самого XVIII века. (Только с Петра Великого начинаются для нас словесные предания: мы слыхали от своих отцев и дедов об нем, о Екатерине I, Петре II, Анне, Елисавете многое, чего нет в книгах. (Здесь и далее помечены примечания Н. М. Карамзина.)) В первой и второй блистает ум, воображение Дееписателя, который избирает любопытнейшее, цветит, украшает, иногда творит , не боясь обличения; скажет: я так видел , так слышал - и безмолвная Критика не мешает Читателю наслаждаться прекрасными описаниями. Третий род есть самый ограниченный для таланта: нельзя прибавить ни одной черты к известному; нельзя вопрошать мертвых; говорим, что предали нам современники; молчим, если они умолчали - или справедливая Критика заградит уста легкомысленному Историку, обязанному представлять единственно то, что сохранилось от веков в Летописях, в Архивах. Древние имели право вымышлять речи согласно с характером людей, с обстоятельствами: право, неоцененное для истинных дарований, и Ливий, пользуясь им, обогатил свои книги силою ума, красноречия, мудрых наставлений. Но мы, вопреки мнению Аббата Мабли, не можем ныне витийствовать в Истории. Новые успехи разума дали нам яснейшее понятие о свойстве и цели ее; здравый вкус уставил неизмененные правила и навсегда отлучил Дееписание от Поэмы, от цветников красноречия, оставив в удел первому быть верным зерцалом минувшего, верным отзывом слов, действительно сказанных Героями веков. Самая прекрасная выдуманная речь безобразит Историю, посвященную не славе Писателя, не удовольствию Читателей и даже не мудрости нравоучительной, но только истине, которая уже сама собою делается источником удовольствия и пользы. Как Естественная, так и Гражданская История не терпит вымыслов, изображая, что есть или было, а не что быть могло . Но История, говорят, наполнена ложью: скажем лучше, что в ней, как в деле человеческом, бывает примес лжи, однако ж характер истины всегда более или менее сохраняется; и сего довольно для нас, чтобы составить себе общее понятие о людях и деяниях. Тем взыскательнее и строже Критика; тем непозволительнее Историку, для выгод его дарования, обманывать добросовестных Читателей, мыслить и говорить за Героев, которые уже давно безмолвствуют в могилах. Что ж остается ему, прикованному, так сказать, к сухим хартиям древности? порядок, ясность, сила, живопись. Он творит из данного вещества: не произведет золота из меди, но должен очистить и медь; должен знать всего цену и свойство; открывать великое, где оно таится, и малому не давать прав великого. Нет предмета столь бедного, чтобы Искусство уже не могло в нем ознаменовать себя приятным для ума образом.
Доселе Древние служат нам образцами. Никто не превзошел Ливия в красоте повествования, Тацита в силе: вот главное! Знание всех Прав на свете, ученость Немецкая, остроумие Вольтерово, ни самое глубокомыслие Макиавелево в Историке не заменяют таланта изображать действия. Англичане славятся Юмом, Немцы Иоанном Мюллером, и справедливо (Говорю единственно о тех, которые писали целую Историю народов. Феррерас, Даниель, Масков, Далин, Маллет не равняются с сими двумя Историками; но усердно хваля Мюллера (Историка Швейцарии), знатоки не хвалят его Вступления, которое можно назвать Геологическою Поэмою): оба суть достойные совместники Древних, - не подражатели: ибо каждый век, каждый народ дает особенные краски искусному Бытописателю. «Не подражай Тациту, но пиши, как писал бы он на твоем месте!» есть правило Гения. Хотел ли Мюллер, часто вставляя в рассказ нравственные апоффегмы , уподобиться Тациту? Не знаю; но сие желание блистать умом, или казаться глубокомысленным, едва ли не противно истинному вкусу. Историк рассуждает только в объяснение дел, там, где мысли его как бы дополняют описание. Заметим, что сии апоффегмы бывают для основательных умов или полу‑истинами, или весьма обыкновенными истинами, которые не имеют большой цены в Истории, где ищем действий и характеров. Искусное повествование есть долг бытописателя, а хорошая отдельная мысль - дар : читатель требует первого и благодарит за второе, когда уже требование его исполнено. Не так ли думал и благоразумный Юм, иногда весьма плодовитый в изъяснении причин, но до скупости умеренный в размышлениях? Историк, коего мы назвали бы совершеннейшим из Новых, если бы он не излишно чуждался Англии, не излишно хвалился беспристрастием и тем не охладил своего изящного творения! В Фукидиде видим всегда Афинского Грека, в Ливии всегда Римлянина, и пленяемся ими, и верим им. Чувство: мы, наше оживляет повествование - и как грубое пристрастие, следствие ума слабого или души слабой, несносно в Историке, так любовь к отечеству даст его кисти жар, силу, прелесть. Где нет любви, нет и души.
Обращаюсь к труду моему. Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках: искал духа и жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соединить в систему, ясную стройным сближением частей; изображал не только бедствия и славу войны, но и все, что входит в состав гражданского бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы, промышленность; не боялся с важностию говорить о том, что уважалось предками; хотел, не изменяя своему веку, без гордости и насмешек описывать веки душевного младенчества, легковерия, баснословия; хотел представить и характер времени и характер Летописцев: ибо одно казалось мне нужным для другого. Чем менее находил я известий, тем более дорожил и пользовался находимыми; тем менее выбирал: ибо не бедные, а богатые избирают. Надлежало или не сказать ничего, или сказать все о таком‑то Князе, дабы он жил в нашей памяти не одним сухим именем, но с некоторою нравственною физиогномиею. Прилежно истощая материалы древнейшей Российской Истории, я ободрял себя мыслию, что в повествовании о временах отдаленных есть какая‑то неизъяснимая прелесть для нашего воображения: там источники Поэзии! Взор наш, в созерцании великого пространства, не стремится ли обыкновенно - мимо всего близкого, ясного - к концу горизонта, где густеют, меркнут тени и начинается непроницаемость?
Читатель заметит, что описываю деяния не врознь , по годам и дням, но совокупляю их для удобнейшего впечатления в памяти. Историк не Летописец: последний смотрит единственно на время, а первый на свойство и связь деяний: может ошибиться в распределении мест, но должен всему указать свое место.
Множество сделанных мною примечаний и выписок устрашает меня самого. Счастливы Древние: они не ведали сего мелочного труда, в коем теряется половина времени, скучает ум, вянет воображение: тягостная жертва, приносимая достоверности , однако ж необходимая! Если бы все материалы были у нас собраны, изданы, очищены Критикою, то мне оставалось бы единственно ссылаться; но когда большая часть их в рукописях, в темноте; когда едва ли что обработано, изъяснено, соглашено - надобно вооружиться терпением. В воле Читателя заглядывать в сию пеструю смесь, которая служит иногда свидетельством, иногда объяснением или дополнением. Для охотников все бывает любопытно: старое имя, слово; малейшая черта древности дает повод к соображениям. С XV века уже менее выписываю: источники размножаются и делаются яснее.
Муж ученый и славный, Шлецер, сказал, что наша История имеет пять главных периодов; что Россия от 862 года до Святополка должна быть названа рождающеюся (Nascens), от Ярослава до Моголов разделенною (Divisa), от Батыя до Иоанна угнетенною (Oppressa), от Иоанна до Петра Великого победоносною (Victrix), от Петра до Екатерины II процветающею . Сия мысль кажется мне более остроумною, нежели основательною. 1) Век Св. Владимира был уже веком могущества и славы, а не рождения. 2) Государство делилось и прежде 1015 года. 3) Если по внутреннему состоянию и внешним действиям России надобно означать периоды, то можно ли смешать в один время Великого Князя Димитрия Александровича и Донского, безмолвное рабство с победою и славою? 4) Век Самозванцев ознаменован более злосчастием, нежели победою. Гораздо лучше, истиннее, скромнее история наша делится на древнейшую от Рюрика до Иоанна III, на среднюю от Иоанна до Петра, и новую от Петра до Александра. Система Уделов была характером первой эпохи , единовластие - второй , изменение гражданских обычаев - третьей . Впрочем, нет нужды ставить грани там, где места служат живым урочищем.
С охотою и ревностию посвятив двенадцать лет, и лучшее время моей жизни, на сочинение сих осьми или девяти Томов, могу по слабости желать хвалы и бояться осуждения; но смею сказать, что это для меня не главное. Одно славолюбие не могло бы дать мне твердости постоянной, долговременной, необходимой в таком деле, если бы не находил я истинного удовольствия в самом труде и не имел надежды быть полезным, то есть, сделать Российскую Историю известнее для многих, даже и для строгих моих судей.
Благодаря всех, и живых и мертвых, коих ум, знания, таланты, искусство служили мне руководством, поручаю себя снисходительности добрых сограждан. Мы одно любим, одного желаем: любим отечество; желаем ему благоденствия еще более, нежели славы; желаем, да не изменится никогда твердое основание нашего величия; да правила мудрого Самодержавия и Святой Веры более и более укрепляют союз частей; да цветет Россия… по крайней мере долго, долго, если на земле нет ничего бессмертного, кроме души человеческой!
Декабря 7, 1815. Об источниках Российской истории до XVII века
Сии источники суть:
I. Летописи. Нестор, инок Монастыря Киевопечерского, прозванный отцом Российской Истории, жил в XI веке: одаренный умом любопытным, слушал со вниманием изустные предания древности, народные исторические сказки; видел памятники, могилы Князей; беседовал с Вельможами, старцами Киевскими, путешественниками, жителями иных областей Российских; читал Византийские Хроники, записки церковные и сделался первым летописцем нашего отечества. Второй , именем Василий, жил также в конце XI столетия: употребленный Владимирским Князем Давидом в переговорах с несчастным Васильком, описал нам великодушие последнею и другие современные деяния юго‑западной России. Все иные летописцы остались для нас безыменными ; можно только угадывать, где и когда они жили: например, один в Новегороде, Иерей, посвященный Епископом Нифонтом в 1144 году; другой в Владимире на Клязьме при Всеволоде Великом; третий в Киеве, современник Рюрика II; четвертый в Волынии около 1290 года; пятый тогда же во Пскове. К сожалению, они не сказывали всего, что бывает любопытно для потомства; но, к счастию, не вымышляли, и достовернейшие из Летописцев иноземных согласны с ними. Сия почти непрерывная цепь Хроник идет до государствования Алексея Михайловича. Некоторые доныне еще не изданы или напечатаны весьма неисправно. Я искал древнейших списков: самые лучшие Нестора и продолжателей его суть харатейные, Пушкинский и Троицкий, XIV и XV века. Достойны также замечания Ипатьевский, Хлебниковский, Кенигсбергский, Ростовский, Воскресенский, Львовский, Архивский . В каждом из них есть нечто особенное и действительно историческое, внесенное, как надобно думать, современниками или по их запискам. Никоновский более всех искажен вставками бессмысленных переписчиков, но в XIV веке сообщает вероятные дополнительные известия о Тверском Княжении, далее уже сходствует с другими, уступая им однако ж в исправности, - например, Архивскому .
II. Степенная книга , сочиненная в царствование Иоанна Грозного по мысли и наставлению Митрополита Макария. Она есть выбор из летописей с некоторыми прибавлениями, более или менее достоверными, и названа сим именем для того, что в ней означены степени , или поколения государей.
III. Так называемые Хронографы , или Всеобщая История по Византийским Летописям, со внесением и нашей, весьма краткой. Они любопытны с XVII века: тут уже много подробных современных известий, которых нет в летописях.
IV. Жития святых , в патерике, в прологах, в минеях, в особенных рукописях. Многие из сих Биографий сочинены в новейшие времена; некоторые, однако ж, например, Св. Владимира, Бориса и Глеба, Феодосия, находятся в харатейных Прологах; а Патерик сочинен в XIII веке.
V. Особенные дееписания : например, сказание о Довмонте Псковском, Александре Невском; современные записки Курбского и Палицына; известия о Псковской осаде в 1581 году, о Митрополите Филиппе, и проч.
VI. Разряды , или распределение Воевод и полков: начинаются со времен Иоанна III. Сии рукописные книги не редки.
VII. Родословная книга : есть печатная; исправнейшая и полнейшая, писанная в 1660 году, хранится в Синодальной библиотеке.
VIII. Письменные Каталоги митрополитов и епископов . - Сии два источника не весьма достоверны; надобно их сверять с летописями.
IX. Послания cвятителей к князьям, духовенству и мирянам; важнейшее из оных есть Послание к Шемяке; но и в других находится много достопамятного.
X. Древние монеты, медали, надписи, сказки, песни, пословицы : источник скудный, однако ж не совсем бесполезный.
XI. Грамоты . Древнейшая из подлинных писана около 1125 года. Архивские Новогородские грамоты и Душевные записи князей начинаются с XIII века; сей источник уже богат, но еще гораздо богатейший есть.
XII. Собрание так называемых Статейных списков , или Посольских дел, и грамот в Архиве Иностранной Коллегии с XV века, когда и происшествия и способы для их описания дают Читателю право требовать уже большей удовлетворительности от Историка. - К сей нашей собственности присовокупляются.
XIII. Иностранные современные летописи : Византийские, Скандинавские, Немецкие, Венгерские, Польские, вместе с известиями путешественников.
XIV. Государственные бумаги иностранных Архивов : всего более пользовался я выписками из Кенигсбергского.
Вот материалы Истории и предмет Исторической Критики!
Н.М. Карамзин – известный русский историк и писатель. Он начал новую эпоху русской исторической литературы. Карамзин первым заменил мертвый язык книги живым языком общения.
Николай Михайлович Карамзин родился 1 декабря 1766 года. После несостоявшейся военной карьеры он занялся литературной деятельностью. Его мысль рождалась в напряженном и трудном общении опыта бурных событий европейской и русской жизни. Это являлось своеобразным университетом, определившим весь его дальнейший путь. Впечатления сформировали его личность и разбудили мысль Карамзина, обусловили его желание понять происходившее не только в отечестве, но и в мире.
Среди литературного и исторического наследия Карамзина огромное место занимает «История государства Российского». В ней, как отмечали его современники, «Русь прочла историю своего отечества и в первый раз получила о ней понятие». Работа над «Историей» длилась более двух десятилетий (1804 – 1826). «История государства российского» построена на огромном фактическом материале, собиравшимся писателем в течение многих лет. Среди первоисточников огромное значение имеют летописи. В тексте его «Истории» использованы не только ценные сведения и факты летописей, но и включены обширные цитаты или пересказы повестей, преданий, легенд. Для Карамзина летопись ценна прежде всего тем, что она открывала отношение к фактам, событиям и легендам современника их – летописца».
«История государства российского» позволила раскрыть процесс формирования национального характера, судьбы Русской земли, борьбы за единство. Карамзин при рассмотрении этих вопросов уделял большое внимание роли национального фактора, патриотизму и гражданственности, а также социальному фактору и его влиянию на национальное самосознание. Карамзин пишет: «Мужество есть великое свойство души, народ им отмеченный, должен гордиться собою».
Карамзин проследил влияние на национальную жизнь политических режимов прошлого, как они складывались в формы княжеского и царского государственного правления, он, как историк верит в опыт истории, утверждает, что опыт истории есть истинный поводырь человечества. Анализируя события истории, Карамзин пишет: «Мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве – а смирение в политике вредно, кто самого себя не уважает, того без сомнения и другие уважать не будут». Чем сильнее любовь к Отечеству, тем яснее путь гражданина к собственному счастью. Поэтому Карамзин пишет: «Таланту Русскому все ближе прославлять русское».
События Французской революции и последующей реакции на нее послужили связью между периодом, когда началось формирование историзма в эпоху Просвещения, и его последующем развитии. Энгельс указывал, что именно в первое десятилетие XIXвека шел бурный процесс выработки новой философии истории. История человечества уже перестала казаться диким хаосом бессмысленных насилий она, напротив, предстала, как процесс развития самого человечества, и задача мышления свелась теперь к тому, чтобы проследить последовательные ступени этого процесса, среди всех его блужданий и доказать внутреннюю закономерность среди всех кажущихся случайностей. «История государства российского» – частный пример процесса философского осмысления исторического прошлого на материале истории России.
К «Истории государства российского» современники Карамзина относились по-разному. Так, Ключевский писал: «Взгляд Карамзина на историю строился не на исторической закономерности, а на нравственно-психологической эстетике. Его занимало не общество с его строением и складом, а человек, с его личными качествами и случайностями личной жизни».
И.И. Павленко в своей работе «Историческая наука в прошлом и настоящем» писал: «Структура «Истории государства российского» отражает безраздельное господство описательной истории со слабыми попытками осмыслить суть явлений, уловить их тесную взаимосвязь. Автор регистрирует явления, и сам пытается их объяснить с позиций нравственно-психологических, влиявших не столько на мысли читателя, сколько на его чувства».
Но несмотря на все недостатки, значение работы очень велико. Без Карамзина русские не знали бы истории своего отечества, ибо не имели возможности смотреть на нее критически. Карамзин хотел сделать из истории России не похвальное слово русскому народу, как Ломоносов, а героическую эпопею русской доблести и славы, он помог русским людям лучше понимать свое прошлое, но еще больше он заставил любить его. В этом главная заслуга его трудов перед русским обществом и главный недостаток его перед исторической наукой – отмечали историки-писатели.
Карамзин был не только историком, в последние 5 лет XVIIIстолетия Карамзин выступал как прозаик и поэт, как критик и переводчик, как организатор новых литературных изданий, объединяющих молодых поэтов, оказывал огромное внимание не только на русскую литературы, но и на русское общество.
Сохраняя свои идейные позиции, историк не остался глух к общественным событиям, предшествовавшим восстанию декабристов, и изменил акценты в последних томах «Истории» – в центре внимания оказались самодержцы, ставшие на путь деспотизма.
Карамзин, как патриот, ученый очень любил Россию, и старался сделать как можно больше для ее процветания. Карамзин писал исторически обусловленные советы, исходя из посылок разума, и опираясь на опыт истории.
В заключении можно привести слова Белинского: «Главная заслуга Карамзина, как историка России, состоит совсем не в том, что он написал истинную историю России, а в том, что он создал возможность в будущем истинной истории России».
Т руд всей жизни. Над произведением из 12 томов поэт, писатель, создатель первого русского литературного журнала и последний историограф России работал более двадцати лет. Сумел придать историческому произведению «легкий стиль» и создать настоящий исторический бестселлер своего времени. Наталья Летникова изучала историю создания знаменитого многотомника.
От путевых заметок к изучению истории . Автор «Писем русского путешественника», «Бедной Лизы» , «Марфы Посадницы», успешный издатель «Московского журнала» и «Вестника Европы» в начале ХIХ века всерьез увлекся историей. Изучая летописи и редкие манускрипты, решил объединить бесценные знания в один труд. Поставил задачу - создать полное печатное общедоступное изложение русской истории.
Историограф Российской империи . На почетную должность главного историка страны Карамзина назначил император Александр I . Литератор получил ежегодный пенсион в две тысячи рублей и допуск во все библиотеки. Карамзин без колебаний оставил «Вестник», приносивший доход втрое больше, и посвятил жизнь «Истории государства Российского» . Как заметил князь Вяземский - «постригся в историки». Светским салонам Карамзин предпочел архивы, приглашениям на балы - изучение документов.
Исторические знания и литературный стиль . Не просто изложение фактов вперемешку с датами, а высокохудожественная историческая книга для широкого круга читателей. Карамзин работал не только с первоисточниками, но и со слогом. Сам автор называл свой труд «историческая поэма». Выписки, цитаты, пересказы документов ученый спрятал в примечания - по сути, Карамзин создал книгу в книге для тех, кто особенно интересуется историей.
Первый исторический бестселлер . Восемь томов автор отдал в печать лишь спустя тринадцать лет после начала работы. Задействовали три типографии: военную, сенатскую, медицинскую. Львиную долю времени отняла корректура. Вышли три тысячи экземпляров через год - в начале 1818-го. Раскупили исторические тома не хуже нашумевших любовных романов: первое издание разошлось по читателям всего за месяц.
Научные открытия между делом . За работой Николай Михайлович обнаружил по-настоящему уникальные источники. Именно Карамзиным найдена Ипатьевская летопись. В примечания VI тома вошли отрывки из «Хождения за три моря» Афанасия Никитина . «Доселе географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова века… Оно (путешествие) доказывает, что Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых» , - писал историк.
Пушкин про работу Карамзина . «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка - Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили…» - писал Пушкин . Александр Сергеевич посвятил памяти историографа трагедию «Борис Годунов» , материал для своего произведения черпал в том числе в «Истории» Карамзина.
Оценка на высшем государственном уровне . Александр I не только дал Карамзину широчайшие полномочия по чтению «всех древних рукописей, до российских древностей касающиеся» и денежное содержание. Император лично финансировал первое издание «Истории государства Российского». По высочайшему велению книга была разослана по министерствам и посольствам. В сопроводительном письме говорилось, что государевы мужи и дипломаты обязаны знать свою историю.
Что ни том - то событие . Выхода новой книги ждали. Второе издание восьмитомника вышло уже через год. Каждый последующий том становился событием. Исторические факты обсуждали в обществе. Так IX том, посвященный эпохе Грозного , стал настоящим потрясением. «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! Не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита» , - писал поэт Кондратий Рылеев, отмечая и сами ужасы опричнины, и прекрасный слог историка.
Последний историограф России . Титул появился еще при Петре Великом . Почетного звания был удостоен выходец из Германии - архивист и автор «Истории Сибири» Герхард Миллер, знаменитый также «портфелями Миллера». Занимал высокий пост автор «Истории России с древнейших времен» князь Михаил Щербатов. Претендовали на него отдавший своему историческому труду 30 лет Сергей Соловьев и крупный историк начала ХХ века Владимир Иконников, но, несмотря на ходатайства, звание так и не получили. Так Николай Карамзин и остался последним историографом России.
